Третья древняя, или И один в поле… - Борис Николаевич Григорьев
Проходя мимо комода, он увидел, что из закрытого им накануне ящика торчит какая-то бумажка. Он приоткрыл на ходу ящик, засунул бумажку внутрь и задвинул его, но рука так и осталась приклеенной к холодной латуни ручки. Да, да, конечно он собирался посмотреть тот пакет с красной ленточкой. чтобы посмотреть, что в нём могло быть. По неведомым ему причинам ему представилось, что в старых потёртых на сгибах конвертах содержалось нечто интересное и важное об Ольге или об их прошлом. Он выдвинул ящик, достал пакет и развязал узелок, завязанный ещё рукой живой жены.
Ленточкой были связаны с десяток писем, исполненных незнакомым мужским почерком на машинописной глянцевой бумаге формата А-4, на которой обычно печатались деловые письма высокого начальства. Он развернул одно из них, лежащее сверху, и начал читать. Чтение сначала повергло его в шок.
«Дорогая, любимая моя! Солнышко моё единственное!
Ты не представляешь, как я скучаю без тебя и жду не дождусь, когда представится новая возможность встретиться с тобой. Но говорить об этом сейчас совершенно не реально — я только что уехал из Москвы, поэтому рассчитывать на то, чтобы мы были вместе, в ближайшем будущем не приходится.
Оленька, свет мой ясный! Я в большом долгу перед тобой. Я понимаю, что поломал тебе жизнь, что одинокая молодая красивая женщина — совершенно не нормальное явление при живом муже, но я прошу тебя, любимая, набраться ещё немного терпения. Вот закончу эту командировку и брошу всё к черту, останусь дома. Будем в месте растить Алёшку, ходить в кино и театр и вообще жить нормальной жизнью.
Я крепко целую тебя и обнимаю. Писать некогда — человек, который доставит тебе это письмо не в оригинале, торопит меня. Я очень и очень тебя люблю. Твой Иван».
— Что за чертовщина! — вырвалось у него вслух. — Я никогда не писал таких… таких жарких писем Ольге.
Он раскрыл следующий листок бумаги, следующий — все они были написаны той же твёрдой рукой на той же бумаге и без всяких дат. Единственное, чем они отличались друг от друга по внешнему виду, был цвет шариковой пасты: то это был чёрный, то фиолетовый, а то и зелёный. Все они дышали неподдельным теплом, нежностью и искренней заботой. Это было именно то, чего обычно не хватало ему, когда приходилось писать письма жене. На первом месте при отправлении почты в Москву всегда были оперативные отчёты и информация, а на личные письма (при условии, что была ещё оказия в Москву) времени никогда не хватало. Поэтому его послания к Ольге, составленные в спешке, были скупы на эмоции и походили на бесплатные приложения к оперативным отчётам.
Краска стыда залила его побледневшее до того лицо. Каким же сухарём выглядел он перед Ольгой и даже в глазах Центра, что понадобилось вмешательство какого-то опера, курирующего его работу, чтобы подсластить жене горькую пилюлю одиночества! Потому что ему стало ясно, что сделать это мог только представитель Центра, пожалевший Ольгу да заодно и его. Опять ложь во спасение. Очевидно, у Ольги всё было не так уж гладко, как она рассказывала при свиданиях с ним. Вспомнил, как она отмахивалась от его вопросов и говорила: «Давай оставим это. Главное, что ты вернулся».
Он попытался представить, как жена отвечает на ехидный вопрос любопытной соседки: «Где же твой разлюбезный муженёк, Олюшка?», как запинается, выдавая официальную легенду о том, что муж де находится в ответственной командировке на станции «Северный полюс-5», и на душе стало гадко и тошно.
Кто же писал письма? За время трёх «длинных» командировок у него сменилось четыре куратора, некоторых он уже забыл, больше всех с ним занимался Дубровин. Неужели он способен на это? Интересно, осталось ли у него хоть что-то написанное Глебом, чтобы сравнить его почерк с почерком «любящего мужа»?
Он кинулся искать в ящиках комода хоть какой-нибудь клочок бумаги, написанный Дубровиным, но ничего похожего не попадалось. Да и вряд ли у него что-то подобное в доме хранилось. Общаться-то они общались, а вот письмами там или записками никогда не обменивались. А всё, что записывалось или передавалось, всё без исключения, носило гриф секретности, а значит, либо приобщалось к делу, либо уничтожалось путём сожжения. Вот жизнь: столько пережито вместе, столько оперативных и просто человеческих соприкосновений, а умрёшь — не останется ни одного материального свидетельства об этом!
Он снова перечитал письма «оттуда» и пришёл к окончательному мнению, что их автором был Глеб. Он вспомнил, что Дубровин как-то очень уважительно относился к Ольге, оказывал ей всяческие знаки внимания, когда в редких случаях приходил к ним домой, в шутку, а может быть, и всерьёз хвалил её в присутствии мужа:
— Ну, Вано, тебе повезло! Жена у тебя — золото!
Уж не влюблён ли был Глеб в Ольгу? Вполне возможно. Если он полюбил своего агента, то почему куратор не мог полюбить жену нелегала?
Впрочем, какое это имеет теперь значение!
Он сначала хотел позвонить Дубровину и учинить ему форменный допрос, но потом раздумал. Какой смысл выяснять всё это? Главное-то он и без этого знает. Главное, оказывается, всегда было рядом. Оно сидело в нём и только до поры до времени не давало о себе знать. А теперь вот вылезло.
Он бесцельно ходил по квартире и корил себя за бездушие и черствость по отношению к жене, потом подошел к окну и выглянул во двор. В грязной песочнице, словно воробьи, копошилась детвора, оставшаяся на лето в городе; под кустом бузины, за круглым столом, выброшенным за ненадобностью из чьей-то квартиры, сидели «дятлы» — доминошники; на скамейках у подъездов нахохлившимися воронами сидели одетые в чёрное грузные пенсионерки. А он стоял и смотрел сквозь эту столично-деревенскую картину, вглядываясь в возникший над крышей соседнего дома образ Тины.
— … Я подумала. Я согласна.
Тина, словно сейчас, стоит перед ним и кусает от обиды губы, еле сдерживая слёзы.
Накануне, не дожидаясь формального согласия Москвы, он решил пойти ва-банк и под соответствующей легендой рассказать ей о своей заинтересованности в получении политической информации. Это был риск, но не очень большой — в случае неудачи можно было всегда отойти на запасные, заранее подготовленные позиции. К тому же он был на сто процентов уверен, что Тина его не предаст, даже если и откажется от сотрудничества. Всё получилось не так и значительно проще. Мужские комбинации с женщинами не всегда проходят по плану.
— Тина, ты помнишь, рассказывала
